О голодном детстве, Курской битве и войне из уст николаевского ветерана Григория Потапенко

Текст
меньший
В пятницу, 26 ноября, стало известно о смерти героя Великой Отечественной войны, участника Курской битвы, освободителя Беларуси, полковника в отставке, жителя Николаева Потапенко Григория Петровича.

В пятницу, 26 ноября, стало известно о смерти героя Великой Отечественной войны (Второй мировой войны), участника Курской битвы, освободителя Беларуси, полковника в отставке, жителя Николаева Потапенко Григория Петровича.

Так как в Николаеве ветеранов практически не осталось, MK.NEWS приводит ниже последнее интервью Потапенко Григория Петровича. Потапенко Григорий Петрович на фронт ушел добровольцем из города Ступино, Московской области, работал на самолетостроительном комбинате. После окончания Калинковического военного училища воевал в 1223 стрелковом полку 369 стрелковой дивизии. Участвовал в Орловско-Курской битве, освобождал г. Клин, г. Карачев. После ранения лечился в госпитале, воевал в 260 дивизии, 1030 стрелкового полка, освобождал города Брянск, Гомель, Добробуш, Жлобин. После войны более 40 лет проработал учителем. Среди наград Далее, приводим интервью с николаевским ветераном, размещенное на сайте для блогеров.

-Родился я 25-го июля 1923-го года в селе Репяховка Сергеевского сельского совета Братского района Одесской (а сейчас уже Николаевской) области в семье зажиточного крестьянина. Семья состояла из мамы, папы и шестерых детей. Самый старший - Иван, 1906-го года рождения. 1908-го года - сестра Афия, 10-го года - Вера, 13-го года - Надежда, где-то 21-го или 22-го года - Павел, и я - 23-го года.

В 1929-м году семью нашу раскулачили, выгнали из дома, и мы с мамой и братом Павлом жили сначала у одного крестьянина по фамилии Шилякин, а потом жили у Порохнявой Софьи. Отца куда-то забрали. Не знаю, куда и зачем. От Порохнявой мы перешли в дом, в котором никого не было: хозяева то ли сбежали, то ли их отправили в Сибирь. Голый дом, внутри - ничего, и мы там с мамой и братом жили. Спали на земле. Мама уже была очень больная и не говорила. А мы с братом ходили на речку, рвали квасок (*щавель), "заячье ушко", синячок, и вот это ели.

Однажды вечером брат уже был бессильный, не мог идти. Я взял его на руки, тянул на себе, мы вместе падали. А когда пришли домой - кушать ничего нет. Ни нам, ни маме. Мы принесли маме квасок и синячок, но она уже не говорила. Только по губам было видно, что она хотела что-то сказать, и глазами смотрела. На следующий день я встаю, говорю: "Павел, пойдём на речку". Он не встаёт. Я его трогаю руками - он мёртвый... Об этом сообщили сестре, и через несколько часов его забрали. Там где-то яма, говорят, была, куда сбрасывали покойников. Я только видел, как его несли на мешке. Мама через несколько дней тоже умерла. Лежала на полу, не укрытая ничем, на соломе просто. Это они умерли от голода.

Отец вернулся уже в 33-м году. Откуда он пришёл, я не знаю, но где-то сидел в тюрьме. Обессиленный, бледный. Послал меня к дяде Платону, брату своему, и говорит: "Сходи, сынок, и пусть он даст тебе нарвать ржи". А рожь уже наливалась, уже можно было потеребить колосок и сварить что-то покушать. Я пошёл к дяде Платону, он говорит: "Бери, только не залазь в середину, а с краю рви". Я это сделал, принёс, сестра сварила, но отец уже не кушал. Он умер... На похороны отца я тоже не ходил, потому что ноги были пухлые, я не смог дойти. Рассказывали, что кинули его в яму, закопали и всё.

После этого меня взяла к себе сестра Афия. А наш старший брат, Иван, до этого убежал в Донецк, потому что его били и тоже хотели отправить в Сибирь. Но он был физически здоровый, оставил нас и поехал туда. А уже оттуда переехал в Запорожскую область, строить ДнепроГЭС. Сестра сообщила ему о том, что произошло, он вернулся и забрал меня с собой. Мы приехали на станцию Шлюзовая, и на этой станции стали жить в бараке. Барак длинный, человек пятнадцать было в одной комнате. В коридоре стояли и шумели примусы - это каждый варил себе, что мог: кто картошку, кто суп какой-то. Мы спали с братом на одной кровати. Он уходил на работу, а я шёл на занятия. Ну, я почти там не учился, потому что уже всё знал. Ещё в селе я закончил первый класс. (Помню, когда мама привела меня в школу, я уже всё умел делать: задачи решал, знал азбуку, читал свободно. Учёба тогда уже началась, но меня всё-таки приняли). И вот, после уроков я приходил домой, брат мне купил коньки дутые ("дутыши" назывались), и я катался всё время. Так прошёл целый год.

Но потом брату стало тяжело содержать меня. Мы голодали иногда, не хватало зарплаты, он одалживал где-то. И он написал сестре письмо, договорился с ней, и она дала согласие: "Привози, я его отдам в патронат". А при каждом колхозе тогда были патронаты для детей-сирот. И меня забрали туда. Жили мы на хуторе Ольшаховка, ходили с полкилометра в село на занятия. Я попал по справке во второй класс. В патронате тоже было не очень хорошо, но всё-таки варили какой-то суп, борщ, и мы питались. Но было тяжело. В первом доме, где мы жили, нас было человек десять-двенадцать. На половину: пять мальчиков и пять или шесть девочек. А потом нас перевели в другую хату, и там случилась беда. Я тогда был на поле: собирал сводки, чтобы везти в сельский совет. А другие дети пошли на огород, нарвали помидоров и сели обедать за длинный стол. А тут как раз пошёл дождь. И молния ударяет в окно, попадает моему другу Матвею Молодыченко по голове, сжигает его, а остальных разбрасывает. Но у них только ожоги на лице у нескольких и всё. И нас оттуда перевели в село (хата сгорела же). И в селе я уже учился во втором, третьем, четвёртом классе. Тогда было обязательное общее образование начальное.

Закончил я четвёртый класс с отличием, и нас направили в Сергеевскую среднюю школу. В Сергеевке тогда уже был построен интернат, и там находилась единственная русская школа в районе. Но мы попали в бывшую церковно-приходскую школу, которая была украинской, и в пятый, шестой, седьмой класс мы ходили туда.

Когда седьмой класс я закончил, мне уже было шестнадцать с лишним лет, а уходить из интерната было некуда. Приехал двоюродный брат из Одессы и говорит: "Гриша, поехали со мной, я тебя устрою на работу". Я дал согласие, поехали мы с ним в Одессу, и он устроил меня учеником слесаря в ВоенСантехМонтаж одесский, который подчинялся городу Харькову. Это предприятие обеспечивало всем необходимым дома, которые строились для военных: отоплением, канализацией, дверями и прочим. Ну, я жил впроголодь и в Одессе, потому что зарплаты в сто пятьдесят рублей не хватало: у меня же не было ни штанов хороших, ни рубашки, ни обуви - ничего. Получил деньги, раздал, а себе не осталось. Иной раз приходилось целыми днями ничего не кушать, а надо было молотом бить, на станке токарном работать. Железо, трубы - в общем, было очень тяжело.

И там меня застала 22-го июня 1941-го года Великая Отечественная война. Однажды я прихожу с работы домой, меня вызывает начальник и говорит: "Потапенко, вы едете в командировку в город Мелитополь. Завтра чтобы были готовы". А я ни расчёта не брал, ничего. Ну а что брать? Там денег не было у них... На другой день я прихожу на работу - уже "полуторка" готова, всё погружено. Командировочную вручили мне, и дают задание: отвезти цветной металл в лётное училище. И я еду с водителем через Николаев, через Херсон в Мелитополь. Приезжаю туда, мне дают папку, бумаги и говорят: "Вот эти документы везите в Ростов, сдайте, а потом езжайте в Харьков". Я иду на вокзал. Почему? Потому что мне нечего кушать, у меня же денег нет, а на вокзале давали всем эвакуированным обеды. Я пообедал и встретил там своего бухгалтера. Он спрашивает: "Потапенко, а что вы здесь делаете?". Я говорю: "Я в командировке, и сейчас иду в милицию". -"Зачем?". -"А что же? У меня ни копейки нет, а посылают в Ростов-на-Дону". Он говорит: "Погодите, пишите расписку мне, я вам дам сто пятьдесят рублей". Я ему расписку дал, и так мы с ним разошлись. С училища все постельные принадлежности в один вагон погрузили, а я в это время помогал лётчикам: мыл, подносил запчасти - они ремонтировали самолёт, чтобы улететь на нём. На второй день проснулся - уже их нет, и самолёта нет. Значит, они отремонтировали и улетели. К поезду подцепили три моих вагона: в одном бельё неопечатанное, а два других опечатаны (ну, говорили, что там цветной металл был и запчасти для самолётов). И я поехал.

Доехал до Запорожья, проснулся - что такое? Мои вагоны отцеплены. Я пошёл на вокзал, стал искать начальника, там говорят: "Начальника нету, вот тут дедушка ходит в красной фуражке". Я тогда к нему: "Так и так, я еду в Ростов-на-Дону, а три вагона моих отцепили". Он: "Тут никого нет, все уже уехали, я один остался. Не знаю, кто это сделал, но как первый поезд будет идти в том направлении, я тебя подцеплю и поедешь". Говорю: "Ну спасибо". Купил у людей что-то поесть и пошёл в вагон. Только зашёл - начался обстрел. Говорят: "Это немцы стреляют откуда-то с Днепра. Там есть остров, они захватили его и стреляют". Я видел, как женщина кричала, хваталась за волосы - убили ребёнка её...

На следующий день меня дедушка подцепил, и я поехал. Приезжаю под Красноармейск, а там остановка. Выглядываю из вагона - что такое? Там стоят машины. Я вылез, пошёл туда - оказывается, это ремонтная мастерская подошла и чинит. Тот поезд, которым я до этого ехал, попал под бомбардировку, многие там погибли, и разбило железную дорогу. Отремонтировали они, меня подцепили, и я приехал в Ростов-на-Дону. Сдал всё, думал, что долго это будет - нет. Мне подписали документы, говорят: "Поезжайте". Даже не проверяли ничего.

Я приехал в Харьков, ходил-ходил по городу, спрашиваю: "Где ВоенСантехМонтаж, 126-й военно-строительный участок?". Мне говорят: "Да что ты ищешь? Всё поснимали уже". Я на вокзал вернулся: "Так и так, я из Одессы приехал, что делать?". Меня повели в столовую, покормили и говорят: "Идите к начальнику вокзала". Я пошёл к нему, спрашиваю: "Куда мне пристроиться? Надо же ночевать где-то". Он говорит: "Я вас направлю в ФЗО (*школа фабрично-заводского обучения)". Говорю: "Пожалуйста". И меня направили в ФЗО № 3 на ХТЗ (Харьковский тракторный завод). Там мы работали, гнули арматуру.

Несколько дней я побыл в Харькове. В то время был лозунг: "Все на защиту родного города!". Дороги перекрыты, тротуары перекрыты, оставлено только место для прохода людей и проезда трамваев. Через несколько дней мне дают наволочку: "Иди получай паёк, вечером едем в город Сталинград". В Сталинград приехали, и оттуда всё ФЗО наше (много было человек, но не помню, сколько) по Волге на пароходе "Дмитрий Фурманов" отправили аж в Молотов (*ныне Пермь) - всю Волгу прошли. Там нас разгрузили и повезли в город Первоуральск.

И вот, я хочу сказать вам, какая была чёткая организация в то время. Это был где-то конец января 42-го года. В городе тогда уже работал завод по изготовлению динасового кирпича, и нас всех отправили на этот завод делать кирпич. А я думаю: "Чего здесь жить? Надо идти на фронт". Купил хлеб, насушил, а ребята украли и съели сухарики мои. Но потом удалось-таки немножко собрать, и однажды вечером я оделся и в сильнейший мороз, в ботинках, в шапке и в куртке, пошёл на железнодорожную станцию. Сел на вагон и поехал на фронт. Как я не замёрз? Не знаю. Сейчас понять не могу, как я мог это сделать. Ведь холодина, а я на площадке вагона ехал целую ночь. Ну, остался жив.

Приезжаю утром в город Уфу, вижу буфет. Оставил свою сумочку, думаю: "Пойду куплю себе бутербродик". Вошёл, подождал, пока подойдёт очередь, купил, а тут женщина говорит: "Мальчик, иди на улицу, три нос, лицо и руки, потому что ты их отморозил". Я вышел, потёр, и всё прошло. Ну, куда дальше? В общем, меня направили в какое-то село помощником кузнеца. Я туда приехал, дали мне квартиру, а потом к вечеру приходит начальник и говорит: "Мы вас направим не в колхоз, а в ФЗО". Я говорю: "Давайте". Направили меня в ФЗО, и я проучился там до лета 42-го года.

После выпуска я получил 5-й разряд слесаря, и нас направили в город Ступино Московской области. Я попал на военный завод № 0150, с которого на фронт не брали. Но когда мне вручили повестку, то я решил всё равно попасть на фронт. На следующий день нас вызвал директор завода и зачитал нам приказ Сталина: "С завода никого на фронт не брать" - бронь. -"Ну, положите повестки и идите на рабочие места". А я сидел в середине. Так я пригнулся, пошёл назад, не положил повестку, и на второй день пошёл с ней в военкомат. Там спрашивают: "Вы расчёт взяли?". Да какой там расчёт? Мы недели две-три всего работали. Я говорю: "Взял". И меня направили в военное училище в город Рыбинск. Это училище было эвакуировано из Белоруссии, из города Калинковичи, до которого я потом немного не дошёл уже на войне. И вот, проучился там десять месяцев, получил звание младшего лейтенант, а потом попал на фронт.

- Извините, а на кого вас учили? Какая должность?

Я был командиром миномётного взвода. Калибр - 82 и 120 миллиметров. И во время учёбы я впервые встретился с офицером из Москвы. Как получилось? Мы находились на стрельбище, и из Москвы приехал товарищ, чтобы нас раньше выпустить из училища. Значит, надо стрелять. И вот, бьют из окопов, а там впереди мишень. Стреляет один, второй - некоторые поражают, некоторые не могут. Один снаряд чуть ли не около блиндажа разорвался, где сидел полковник этот вместе с начальником училища. И тут: "Потапенко, на огневой рубеж!". Я скомандовал: "Отделение, к бою!". Зарядили всё, а я отлично мог определять расстояние на пальцах (*вытягивает вперёд указательный палец. Далее следует объяснение, которое я не понял даже после просмотра отснятого видео). И я скомандовал: "Первой миной огонь!". Пустили первую мину - полетели доски. Я тогда: "Беглым огонь!". И мы три или четыре мины ещё пустили, разбили цель. После стрельбища построили нас, мне объявили благодарность и сфотографировали (уже в училище) на доску почёта отличников боевой и политической подготовки. И эта фотография у меня до сих пор есть.

«Отличники боевой и политической подготовки Потапенко Григорий Петрович (*слева), Уваров. Курсанты 20-й миномётной роты, 1-го отделения, 3-го взвода Калинковичское ВП училище, 1942-43 гг. Город Рыбинск»

После окончания училища я попал в подмосковный город Калугу, в запасной полк. Из этого полка солдат посылали на фронт. Несколько дней там побыл, и вдруг: "Потапенко!" - и ещё там один нацмен - "На огневой рубеж! Идите туда-то, командир вас примет". Мы пошли туда и попали в 1223-й стрелковый полк 369-й стрелковой дивизии. Меня назначили командиром миномётного взвода, и в первом же бою я чуть не был убит. Рядом разорвался снаряд, меня контузило, но на счастье только погон и пилотку сбило, и всё. А я остался жив.

После этого наша дивизия участвовали в Орловско-Курской операции. Около города Клинцы я был первый раз тяжело ранен и попал в госпиталь. И после выздоровления меня уже направили командиром стрелкового взвода в 1030-й стрелковый полк 260-й стрелковой дивизии. Ну, стрелков же раньше убивают, миномётчики всё-таки находятся на расстоянии, в зависимости от того, какой миномёт: 120-миллиметровый - дальше, 82-миллиметровый - ближе к фронту. И там уже пришлось мне освобождать города, станции, много-много селений. И каждый день - бой обязательно. Брянск я запомнил, село Лотаки запомнил, потому что там целый день дождь шёл, когда мы наступали. Так мы по дороге, где кювет, плыли буквально. Я тогда уже получил плащ-накидку (офицерам выдавали), а она промокла, и я опять отдал её в часть, и ходил без неё - без накидки легче было. До этого мы воевали на Центральном фронте, а когда подошли к реке Сож и форсировали её под Гомелем, тогда уже стали 1-м Белорусским фронтом. И вот, в этом селе Лотаки очень сильный бой был, целый день мы находились под проливным дождём. И когда освободили его, мой связной (у каждого офицера был связной, потому что проволочная связь нарушалась часто) приносит мне пистолет. И часов полные карманы. Я говорю: "Этого мне ничего не надо". А пистолет я забрал. Дамский пистолет маленький. Они там гранатами забрасывали, убили офицера немецкого, и вот он забрал у него пистолет и отдал мне.

И этот пистолет я провёз аж домой, в село Репяховку. Было это очень трудно: полевая сумка, в полевой сумке деньги, а двухсотки тогда большие были (восемьсот рублей нам платили каждый месяц), и я спрятал в двухсотки этот пистолет. И привёз его домой. Не смотря на то, что я два госпиталя прошёл, и везде проверяли. И дома уже сдал его в военкомат. А приехал я домой после второго ранения, которое получил 1-го декабря 1943-го года...

- А как вы получили это ранение? Можно подробнее?

-Когда мы форсировали Сож, был сильнейший бой. Сильнейший! Такого боя я нигде не встречал. Да, перед боем нас собрал командующий фронтом, генерал-лейтенант Рокоссовский. Пришёл в погонах, красные полоски широкие на брюках, сапожки - красавец! Он нас готовил к форсированию Сожа. И когда мы переплывали на плоту на правый берег, вот что осталось в памяти и сейчас. Понимаете, выше и ниже нас по течению тоже были части. И вот мы проплывали, а несколько солдат (видно, в их плот попал снаряд) плыли и кричали: "Помоги-и-те! Помоги-и-те!". Ну хоть и в десяти шагах, а чем ты поможешь? Во-первых, задание боевое дано мне: форсировать Сож и высадиться там-то. А во-вторых, ну чем я помогу? Вот это осталось в памяти на всю жизнь. Что не можешь ты ничем помочь. Просит солдат, а ты не можешь...

И вот здесь, за форсирование и бой, который мы вели в том районе, меня представили к награждению орденом Отечественной войны 2-й степени. Но я его получил только после ранения... Это был не бой, а сплошной ад. Танков, во-первых, было много. Они шныряли и в одну, и в другую сторону. И наши, и немецкие - прямо среди нас. И теперь всегда, когда мы, ветераны, встречаемся, я говорю: "Давайте помянем танкистов". Я видел, как горели танки, и оттуда не выходили танкисты - они стреляли до последнего... Трудно, конечно, рассказывать и возвращаться, вспоминать всё. Но там был бой такой, что танки между нас, между пехотой, проходили буквально в сантиметрах. И там могли и свои танки раздавить, и немецкие - какие хочешь. Смешалось всё...

Бой мы вели целый день, и после этого пошли на северо-запад, на Калинковичи. Но до Калинковичей я не дошёл, а дошёл до Жлобина. Идём по дороге, а я должен вам сказать, что мы когда ночью шли - пели песни. Украинцев почти не было: "Распрягайте, хлопцы, коней!". Был у меня заводной парень, который начинал, а все подхватывали. Но заканчивали всегда песней "Вставай, страна огромная!". Понимаете: дождь, проливной дождь, идёшь - темно, падают солдаты, я падаю, поднимаю. И шли вперёд, шли в бой... И вдруг нас обстреливают из миномёта. Смотрю, впереди немцы. С миномётом на дороге стоят и обстреливают нас. Сразу команду подал: "В лес! Окопаться!". А там окопаться нельзя в Белоруссии, вот где мы были. Только на штык прокопал, дальше копаешь - вода. Ну что это? Мы в лес забежали, отстреливались от них, а потом вечером привезли обед. Мы пообедали, выпили по сто грамм спирта и: "Кто в разведку?". Говорю: "Я пойду". -"Берите отделение и идите". А мы днём видели, где немецкий снайпер сидел и обстреливал нас (было несколько раненых солдат). И мы пошли.

Идём, а тогда уже выпал снежок, покрыл землю примерно на палец. Пошли в одно место - вода. Обошли через другое, а я в сапогах, и я шёл впереди, потому что солдаты же в ботинках. Я послал одного бойца, говорю: "Иди впереди". Он дошёл - окоп. В окоп посмотрел - никого нет. Машет нам: "Идите". Мы начали идти - опять огонь. А этот боец уже прошёл того снайпера: он его не увидел - тот спал. И так я попал под обстрел. Зажглась ракета, и выстрелом меня ранило в голову. Я потерял сознание. Вот так на земле крутился (*вертит пальцем вокруг своей оси), и где я круг сделал, там, когда чуть-чуть открывал глаз, я видел только тёмное пятно. Это была кровь на снегу. Меня солдаты забрали, забинтовали и отправили на дорогу. Там меня подхватили, и я сейчас не могу вспомнить, но как будто бы я на подводе ехал. Приходил в себя, терял сознание, а потом попал в медсанбат...

После ранения сильно хочется пить. Я к ведру потянулся, набрал стакан воды, стал пить, но потерял сознание, упал, и стакан разбился. И что я запомнил: меня сильно ругала медсестра или кто там - медработник, потому что в халате была. И там меня перевязали, "вторая голова" получилась у меня (*указывает на левый глаз), потому что нельзя же наложить жгут сюда. Что же ты, шею перетянешь, чтобы остановить кровотечение? А у меня было сильнейшее кровотечение: вся шинель в крови, в сапогах чавкало. И вот так из этого медсанбата меня отправили в госпиталь.

В госпитале мне сделали несколько операций (то ли в Тамбове, то ли ещё где), и хирург мне предложил удалить повреждённый глаз. А я потерял сознание. Только он приходит - я теряю сознание. А потом пришла медсестра, сказала мне: "Идите в перевязочную". Я пришёл, сел, хирург поглядел и говорит: "Товарищ лейтенант, если вы не дадите сейчас сделать операцию, вы будете слепым на оба глаза". И я решился, потому что левый глаз весь был разбитый, осколки оттуда вытягивали. И после этой операции мне так больно было. Неделю или две я крутился, вертелся - сильно болело то место, где убили нерв между правым и левым глазом.

Ну, потом видят, что меня уже в армию не возьмут (тех, у кого послабее ранения, подлечивали и опять на фронт отправляли), и направили меня в город Красноярск, в Сибирь. И там на перевязке я сидел, медсестра реванолью обрабатывала рану, а я здесь прижимал вот так (дотрагивается пальцем до верхней губы) и говорю: "Там что-то есть". Она хирурга вызвала, говорит: "Как будто бы что-то краснеет". Хирург укол сделал и вынул конец пули, самое остриё. Оказывается, я был ранен разрывной пулей. Я и челюсти там лишился (не то, что зубов, а верхней челюсти), и потерял левый глаз.

В Сибири я пролежал десять месяцев, и в 44-м году меня выписали из госпиталя. Я купил себе брюки с кантом, купил ботинки, а пояс и гимнастёрка у меня были. Приехал домой, на станцию Людмиловка, и там ночевал под забором. Переспал, на заре встал - надо идти домой. А там двенадцать километров. Я пистолет вынул, положил в карман и пошёл пешком. Иду - дома горелые стоят, люди встречаются: "Вы чей? Вы откуда?". Я говорю: "Да вы не знаете, я такой-то, от вас далеко". -"Ну хорошо".

Иду уже по своему селу, а в том месте, где сестра моя жила, начиналась дорога от поля. Я подхожу к дому, вижу, что подсолнечники уже убрали, двое детей, и женщина стоит на дороге. Я поздоровался: "Здравствуйте". Вижу, она не реагирует. А я же до этого по-русски всё время разговаривал. Перешёл на украинский, мы поговорили немножко, потом я спрашиваю: "Ваня где?". -"Ваня на фронте". -"А это Люда и Витя?". -"Да". И тут сестра спрашивает: "Это ты, Гриша?". Я говорю: "Да...". А перед ранением, когда мы форсировали реку Сож, одну ночь мы переспали в каком-то селе. И я у женщины взял листок бумаги и написал письмо домой. Сообщил, что так и так, я на фронте, и послал им фотографию свою. Сказал хозяйке: "Опустите это письмо, когда возьмут Одессу". И Одессу когда взяли, она, видно, его опустила. И вот, я приезжаю домой, письмо своё читаю, фотографию свою смотрю. Спрашиваю: "Как это получилось?". -"А так: принесли нам, дали и всё". Вот такое тоже бывало во время войны...

Жил я у сестры (потому что больше не у кого), было очень трудно, и я пошёл в военкомат. Иду, встречаю своего директора школы довоенного, Звекова Ивана Васильевича: "Здравствуйте, Иван Васильевич". -"Здравствуйте, а вы кто?". Я говорю: "Гриша Потапенко. Помните?". -"О, помню!". И потом он говорит: "У меня нет военрука, давай ко мне военруком". Я думаю: "Ну что? Я же нигде не учился, девять классов окончил в Одессе заочно - в вечернюю школу ходил". -"Ничего, идём в военкомат". И с 10-го января 45-го года я стал военруком в сергеевской средней школе, и проработал в ней сорок пять лет. Был военруком, учителем истории, окончил одесский университет, построил дом, детей вырастил, посадил дерево - так что, я всё выполнил, что требуется от мужчины...

- Вы не могли бы описать День Победы 45-го года?

-9-е мая мы встретили в школе. Все плакали, кричали, радовались, поздравляли друг друга. И этот день запомнился на всю жизнь.

- Сколько миномётов было у вас во взводе?

-Три миномёта 82-миллиметровых. Ещё был миномёт 50-миллиметровый, ротный так называемый. Он всегда придавался взводу, и с ним у меня был один пожилой миномётчик из Средней Азии. Он носил, по-моему, три мины, миномёт на плечах, карабин, и вот с такой тяжестью он шёл, пока я был командиром взвода.

- Какое личное оружие полагалось вам и расчёту?

-У меня был автомат. А потом я его оставил, взял немецкую винтовку, затем взял наган, и этот наган потерял. После перехода по брянским лесам мы зашли в одно село, и там впервые увидели людей гражданских. А до этого все сёла попадались разрушенные, одни дымари торчали только. И там мы сели на бревно и сразу заснули. А наган у меня был засунут под гимнастёрку, и так я его потерял. А расчёт - по десять мин на человека, и патронов у каждого в карманах, сколько хочешь, особенно к автомату. Сначала только командиры отделений получили автоматы ППШ или ППД. Потом получило отделение целое. Потом взвод. А затем рота. Но рота уже шла сзади, охраняла полк.

Нам никогда не давали отдыха, мы шли, шли и шли. Отдыхать нелья было, потому что противник окопается, и тогда тяжелее его сбить. У нас не было первой и второй линии. Мы воевали, соприкасались с немцами, побеждали и двигались вперёд. Всё время гнали их на запад. Иногда мы окопаемся за селом, а в селе, метрах в ста, немцы. Мы выбиваем их оттуда, и в первых домах находимся. Выгоняем их дальше, дальше и дальше. А они убегают. Но у них отступление тоже строгое было. Мы всё время шли пешком, а они отступали машинами. И когда мы доходили до какого-то населённого пункта, то посылали вперёд разведку. Иначе мы не заходили, потому что можно было попасть в засаду.

- Каким был средний возраст бойцов у вас во взводе? Это была в основном молодёжь или люди всех возрастов?

-Всех возрастов. Понимаете, я же молодой, двадцать лет, а у меня были "отцы" во взводе. И вот этот "старик", что я говорил, нацмен с 50-миллиметровым миномётом, он вообще был очень пожилой.

- Как вы можете оценить боевые качества немецких солдат?

-Они были хорошо подготовлены, неплохо вооружены. Воевать с ними было очень трудно. Очень. Ведь они же имели два года опыта, понимаете? В 39-м году они захватили всю Европу, только Англия осталась. У них опыта было больше, чем у нас. Но мы учились этому опыту. Надо было воевать, надо было гнать немцев на запад, откуда они пришли.

- Скажите пожалуйста, а вот в 41-м году, когда немцы стояли под Москвой, вы лично верили в то, что удастся победить в этой войне?

-Я лично? Знаете, трудно было очень, потому что до этого нас учили, показывали в фильмах, что мы такие сильные, на штыках бросаем всех. Так что было тяжело. Но когда Сталин остался в Москве - да, появилась тогда уверенность, что мы победим.

- А как вы можете оценить личность Сталина?

-Только положительно. Ни о каких зверствах, о которых говорят, я не знаю. Это пусть говорят. А так, у него были отличные качества. Он предвидел всё наперёд.

- Как вы считаете, за счёт чего удалось победить в той войне?

-Я считаю, что в той войне победил общественный и государственный строй. При социализме всё-таки всё было подчинено фронту. Вот я как-то раз шёл со школы домой, и смотрю - дети маленькие бегают по полю, некоторые босиком. Спрашиваю: "Что такое?". Они говорят: "Собираем колоски. Эти колоски сдаём на гарман, там их молотят и отправляют на фронт". Капитализму это не свойственно...

- У вас сейчас осталась ненависть к немцам или к кому-то из их союзников?

-Ну, к немцам ненависть, конечно, была, но как-то сгладилась сейчас. Другая политика была, другие люди руководили. Я не считаю современных немцев врагами. Те - враги были, а эти - люди.

- Вы курили на фронте?

-Нет, не курил. Выдавали мне папиросы, я пробовал, а потом стал отдавать солдатам.

- А спирт?

-Спирт нам иногда давали на фронте перед сильными боями. А иногда давали и так - по сто грамм на каждого. И потом ведь получали на убитых тоже. (Ну, когда попадали сведения наверх, то уже не выдавали). А так, спирта было полным-полно.

- Как на фронте боролись с вшами?

-Я, например, не боролся. Я их не видел. Наверное, они были, но не в массовом порядке, и я не могу сказать, что у моих солдат было много вшей. Ну а в военном училище - и говорить нечего: там не было никогда. Там всё было для солдата, всё ему отдавалось.

- Вы рассказывали про голод 33-го года. Скажите, а в чём, по-вашему, была его причина?

-Причина в том, что всё забирали у людей. Плохое руководство, на местах особенно. Ну и неурожай был тоже - это одна из причин, но не главная, конечно.

- Как вы оцениваете вклад союзников в победу? Американцев и англичан. Помогли они или нет?

-Конечно, помогли. Когда в Европе высадились английские и американские войска, тогда война была сокращёна - Гитлеру приходилось воевать на два фронта. Ну и мы им помогли: перебазировали всю технику и боевые части на восток, когда в августе месяце 45-го года началась война уже с Японией, и "животорезы" эти не могли ничего сделать. Но я бы сказал, что это не родные нам союзники...

- Я не совсем понял, а что с вашим старшим братом случилось?

-В начале войны я с ним не имел связи. А потом как-то связался с его семьёй. У меня был их адрес, и я послал им восемьсот рублей с фронта. И тогда они написали мне, что Ивана забрали в армию. Он на востоке воевал с японцами. Больше я ничего не могу по этому поводу добавить.

- Скажите пожалуйста, какие были взаимоотношения между бойцами и командирами в Красной армии?

-Дружественные. Очень даже. Офицер был как отец солдатам.

- Как вы оцениваете эффективность ваших 82-миллиметровых миномётов?

-Это отличное оружие навесного действия. Можно из-за одного дома стрелять через крышу в следующий дом - до пятидесяти метров там минимальное расстояние. Уже нет прицела, но берёшь за ствол, поднимаешь его вот так, почти под девяносто градусов, и стреляешь. Мина вылетает, летит до трёх километров больше вверх, а потом переворачивается и летит под девяносто градусов вниз. А пушки ведь так не могут, им нужно расстояние определённое. Минометы этим и ценны, что можно из-за любого укрытия стрелять и поражать цели.

- Сейчас очень популярна тема НКВД и заградотрядов. Было такое, чтобы на ваших глазах кого-нибудь расстреляли, например, за дезертирство или мародёрство?

-За дезертирство был один расстрел. Не помню, где именно, и за что конкретно - не скажу, но выкопал он себе яму, нашу роту привели туда, вперёд вышло отделение с винтовками заряженными, сказали: "По изменнику Родины - огонь!" - и его застрелили. Это был единственный случай.

- Сейчас Красную армию обвиняют в том, что сзади постоянно сидели заградотряды с пулемётамии стреляли своим в спину. Вы можете это прокомментировать?

-Не могу. Я не видел ни сразу, чтобы стреляли по своим солдатам. Ни разу не видел и никогда не слышал даже. Сколько я пробыл на фронте, сколько в госпиталях пролежал - никто никогда об этом не говорил и не жаловался.

- У меня вопросов больше нет. Может быть, вы хотите от себя что-нибудь добавить подрастающему поколению?

-Подрастающему поколению я желаю мира, достатка. Чтобы жили мирно - это же люди. А то сейчас превратились, неизвестно в кого...

Автор неизвестен

Поділитися:
Telegram
Viber
  • Читайте також: